Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.
Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.
Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.
В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую весть и на елку влезть?
Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть.
Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. Катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате хуйня война – она, в общем, почти цела.
У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь.
***
У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.
***
Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней погрубел. Город до поролона вспорот, весь желт и бел.
Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тетка идет в боа. Мама снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?».
Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста, поскорее».
Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебя отвезу». Катя в восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу.
Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом.
Мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не действует, хоть убей. Сердце бьется в Кате, как пойманный воробей.
Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжелого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых.
Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, от крови бурые, скомканные, в углу.
Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. Мама от боли плачет и причитает.
Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле.
А иначе он зашиваться-то не пойдет. Вот ведь долбанный идиот.
Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и доктора маячат.
Мама плачет.
Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять.
Катя хочет спать.
Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча.
Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.
К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдает. Мама плакать перестает. Загипсована правая до плеча и большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике.
Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.
***
«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не снабжена. Я простая баба, ничья жена».
Мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. Был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять.
***
И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха, ко всему глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха.
Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика – днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. Но Я не садист, чтобы вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. Катерина моя не дура. Она поймет».
Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. Через пару недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты берет на юг.
…Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина разбинтованная ладонь.
Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна. Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.
Звонила мне любовница твоя и сообщила про твою измену. Я предложила интересней тему - о бренности хотя бы бытия.
Oна ж своё - про вашу про любовь, мол любишь ты её уже полгода. А я ей рассказалa про погоду от северных до южных берегов.
Она сказала, что ты нужен ей, мол видеть бы тебя хотела мужем. Я намекнула, что и мне ты нужен, и изложила сводку новостей (чем мужика несчастного делить) : про Газу и Голанские высоты, про новости политики и спорта... Да мало ли что можно обсудить : Россию захлестнул энцефалит, а это не какая-то простуда!
Hе поддержала тем твоя зануда. Cкажи ей, пусть мне больше не звонит. (С)
"я тебя не отдам никому" - величайшая в мире ложь всё в итоге придёт к одному : и отдашь, и предашь и уйдешь получается - всё обман, только слов, увы, не заберёшь "я тебя никому не отдам"- величайшая в мире ложь. (С)
Он не напишет мэйлом. Не ответит на твой звонок. Ты в сотый раз придумала то, что он одинок. Литрами глушишь кофе, ходишь туда-сюда. Вас же соединяют лишь город и провода. И ни к чему молиться в глупый-глупый экран.
То, что он не случится, ты поняла сама. Этот жестокий трафик... Дура, тебе же лет! Хочешь, давись стихами, только вот смысла нет. Где твой огромный опыт? Пропит на брудершафт? Вновь затерялась в сетке, кутаясь в теплый шарф. Знаешь, твой мир не рухнет, даже не станет сер. Просто, все время снится, КАК он тогда смотрел...
Он позвонит, а ты не побежишь через ступеньку к телефону. Он предложит встретиться, а ты не бросишься к зеркалу, вытряхивая по пути содержимое шкафа. Он предложит заехать, а ты ответишь, что удобнее встретиться уже в центре города.Ты смотришь ему в глаза свободно и открыто, так, что он первым отводит смущенный взгляд. Ты не комплексуешь и позволяешь себе поправлять макияж при нем, в его же машине. Ты боковым зрением видишь, как он смотрит на тебя. Ты знаешь, что все эти взгляды означают и безошибочно определяешь, когда становишься для него чем-то большим, чем просто симпатичная Барби. Ты все это время сидишь и задаешь себе лишь один вопрос: «Какого черта я здесь делаю?!» Ты даже знаешь ответ. А еще ты понимаешь, что этот хороший, милый, интеллигентный, воспитанный, приятный во всех отношениях мальчик, влюбленный в тебя, никогда не станет антибиотиком, никогда не сможет поцарапать душу так, чтобы потом хотелось сдохнуть, но вспоминать и вспоминать… Он ждет приглашения на кофе… Ты желаешь ему спокойной ночи. Успеваешь снять лишь левый сапог — «Уже соскучился. А ты?!»… Лучше бы тебе не знать, хороший мой. Пьешь на кухне коньяк и ненавидишь того, кто превратил тебя в чудовище, неспособное становиться для других «Кем-то большим». (С)
"О, Господи, - вздохнула она, - всегда одно и то же! Если хочешь, чтобы мужчина хорошо к тебе относился, веди себя с ним, как последняя дрянь. А если ты с ним обращаешься по-человечески, он из тебя вымотает всю душу."
Я буду той, которую нельзя забыть… Я буду той, которую нельзя не помнить… И шлейф духов, и бус тугую нить, И голос в разговоре телефонном.
Я буду той, чей образ иногда Тебя будет тревожить в час рассветный… Я буду пульсом, током в проводах, Из прошлого таинственным приветом…
Я буду ей, той самой, что забыть Так сложно в этом мире игр нелепых… Одной из тысячи, умеющей любить… потерянным тобою человеком…
Я буду той, о ком будешь мечтать… С кем сравнивать ты будешь будущих и прежних… Останусь в памяти, умеющей летать… Наивной девочкой, живущею надеждой. (С)
Ты стал для меня табу, после того как исчез из моей жизни. Я старалась не задеть тебя даже краешком мысли... А теперь я шагаю по закоулкам своей памяти с гордо поднятой головой и ликую! Я сделала это! Я всё-таки тебя пережила... И это достижение стоит того, чтобы занести его в книгу рекордов, ведь забыть было стократ сложнее, чем встретить. Не знаю зачем мне послали тебя, но меня явно любят проверять на прочность. Разве так можно?... Подарить, а потом отнять. Жизнь никогда не играет по правилам. Она их устанавливает, но, вот беда, забывает уведомить об изменениях. Твоё имя должно было стать указателем дороги к счастью, а стало синонимом к слову боль. Но боль проходит... И ты прошёл.
привыкай становиться старше, не жалеть о вчерашнем дне. это вовсе не больно/страшно - повычёркивать всех, кто "не". ты ведь знаешь, что было летом, то останется в нём навсегда. наша память даёт билеты на безлюдные поезда.
привыкай уже быть сильнее, не показывать людям ран. если небо внутри темнеет, то пора собирать чемодан. и уйти бы в монахи, в хиппи от невысказанной тоски. мы опасно надолго влипли, и никто не подаст руки.
привыкай расставаться с лишним, чтобы им мечту не убить, — каждый носит под сердцем жизни, которыми мог бы жить.
привыкай идти гордо по улицам, не вздыхать так печально, устало. не завидовать тем, кто целуется, ведь сердца по сути — вокзалы. поезжай-ка туда, где не был, полегчает. пока привыкай. наши птицы взлетают в небо, наперёд забронировав рай.
ты до боли мечтаешь быть лучшим, посвящая кому-нибудь строки. этот город ночами так душит... привыкай. как же мы одиноки.
— Послушай, — друзья говорят мне на ухо, — — Все будет отлично, не падай лишь духом. — Все будет отлично, — киваю им сухо. И падаю, падаю, падаю духом…
Она вообще немного странная... Такая необычная и пряная... На вид безумно нежная... И далеко не безмятежная... Она любить умеет сильно... Не держит никого насильно... Её мечты не связаны с деньгами... Она с такими идёт разными путями... Она не любит пафос и ничтожность... Несправедливость, ложь и гордость... И презирает меркантильных сук... Которых пруд пруди вокруг... Ей так плевать, о чем вы говорите за спиной... Любить её не обязательно толпой.. И нравиться она не будет вам стараться... И, если вы ушли, не станет возвращаться... С ней трудно.. невозможно... нереально... Она смеяться может, а потом заплакать моментально.. Любить и очень долго ждать... Но не дождавшись, разлюбить, минут за пять... Она все время чем-то не довольна... И может не специально, сделать очень больно... Так импульсивна, так принципиальна... И Боже мой, безумно сексуальна... За что её любить,зачем она нужна? Когда так непонятна и сложна... Взглянув в её глаза, ты все поймешь.. А прикоснувшись к её сердцу, не уйдёшь...